Symphony of Decadence ~RIP~

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Symphony of Decadence ~RIP~ » Творчество » Английские ужасы неизвестного автора.


Английские ужасы неизвестного автора.

Сообщений 1 страница 3 из 3

1

Неизвестный автор. Пляска мертвецов

   Много веков тому назад, если верить древней германской хронике,  один престарелый бродячий волынщик обосновался в маленьком силезском  городке Нейссе. Он жил добропорядочно и тихо и поначалу играл свои  напевы  лишь для собственного удовольствия. Но это  продолжалось  недолго,   поскольку соседи всегда были рады послушать музыку и теплыми летними вечерами стали собираться у его дома, когда волынщик вызывал к жизни веселые  звуки. А потом мастер Вилливальд перезнакомился со всеми от мала до велика, был обласкан и стал жить в довольстве и благоденствии.  Влюбленные  встречались у его дома, а местные щеголи в то время посвятили своим  возлюбленным много дурных стихов, на писание которых потратили немало драгоценного времени.
   Они были его постоянными заказчиками на чувствительные песенки и заглушали их нежные пассажи глубокими вздохами. Пожилые горожане приглашали мастера на свои торжественные вечеринки. И ни одна  невеста  не  считала пир по случаю бракосочетания удавшимся, если мастер Виллибальд не  играл на нем свадебной пляски собственного сочинения. Для этой самой  цели  он придумал чувствительнейшую мелодию, сочетавшую в себе веселость  и  степенность, игривые мысли и меланхолические  настроения,  создав   истинный символ семейной жизни. Славный отзвук этого напева еще можно услышать   в известной старогерманской "Дедушкиной пляске", которая со  времен  наших родителей являлась украшением свадебного торжества и слышится порой даже в наши дни. Как только мастер Виллибальд начинал играть этот напев,  самая стыдливая старая дева не отказывалась пуститься  в  пляс,  согбенная мать семейства вновь начинала двигать потерявшими  гибкость  членами,   а седой дедушка отплясывал с цветущими отпрысками своих  детей.  Казалось, этот танец и в самом деле возвращал старикам молодость, вот почему его и назвали, поначалу в шутку, а после и окончательно "Дедушкиной пляской".
   С мастером Виллибальдом жил молодой художник по имени Видо. Его  считали сыном или пасынком музыканта. Но искусство старика  не  действовало на юношу. Он оставался молчаливым и печальным при самых разудалых   мелодиях, которые играл Виллибальд. А на танцах, куда его часто  приглашали, он редко участвовал в общем веселье: забивался в угол и не отводил   глаз от прелестнейшей блондинки, украшавшей собою зал, не смея ни   обратиться к ней, ни пригласить на танец. Ее отец,  бургомистр  этого  города,  был гордым и надменным человеком, полагавшим, что его достоинство будет  оскорблено, если неизвестный живописец бросит взгляд на его дочь. Но прекрасная Эмма не разделяла мнения отца: ибо девушка со всем  пылом  первой тайной страсти любила робкого, статного юношу. Часто, когда она   понимала, что выразительные глаза Видо пытаются поймать ее взгляд, она умеряла свою живость и позволяла избраннику своего сердца без помех  насладиться ее прелестными чертами. После она легко читала на  просиявшем  лице  его красноречивую благодарность. И хотя она смущенно  отворачивалась,  огонь на ее щеках и искры в глазах с новой силой разжигали пламя любви  и  надежды в груди влюбленного.
   Мастер Виллибальд давно обещал помочь томимому любовью юноше добиться предмета своей душевной страсти. То он намеревался, как кудесник прошлого, изнурить бургомистра колдовским танцем и принудить измученного человека согласиться. То, как второй Орфей, он предлагал увести милую невесту силой своей гармонии из отчего ада. Но у Видо всегда были возражения: он никогда бы не позволил, чтобы отец его возлюбленной был  хоть  как-то оскорблен, и надеялся добиться своего упорством и благодушием.
   Виллибальд говорил ему: "Ты - полоумный, если надеешься добиться согласия богатого и  гордого  придурка   посредством  открытого  и  честного чувства, вроде твоей любви. Он не сдастся, если против него не пустить в ход какую-нибудь чуму египетскую. Когда Эмма станет  твоей,  он  уже  не сможет изменить случившегося и станет добрым и дружелюбным. Я корю  себя за обещание ничего не делать против твоей воли, но смерть  выплатит  все долги, и по-своему я тебе все-таки помогу".
   Бедняга Видо был не единственным, на чьем пути ставил препоны  и  рогатки бургомистр. Весь город питал не слишком пылкую к  своему  градоначальнику любовь и был рад выступить против него при любом  удобном  случае, поскольку тот был груб и жесток, сурово наказывал граждан за мелкие и невинные шалости, если они не покупали прощения ценой крупных   штрафов и взяток. У него была привычка после ежегодной винной ярмарки  в  январе отнимать у людей всю выручку в свою казну, якобы для возмещения  ущерба, причиненного их весельем. Однажды тиран Нейссе подверг их терпение слишком суровому испытанию и разорвал последние узы послушания  притесняемых граждан. Недовольные взбунтовались, смертельно застращав своего   преследователя, поскольку угрожали поджогом его дома  и  домов  всех  богачей, притеснявших их.
   В этот решающий момент Видо пришел к   мастеру  Виллибальду  и  сказал ему: "Теперь, мой старый друг, настало время, когда ты можешь мне помочь своим искусством, что ты так часто предлагал сделать. Если  твоя  музыка на самом деле настолько могущественна, как ты говоришь, то иди и освободи бургомистра, смягчив толпу. В качестве награды он, несомненно, пообещает выполнить любую твою просьбу. Замолви тогда словечко за меня и   мою любовь и потребуй мою возлюбленную Эмму в качестве награды за  оказанную помощь". Волынщик рассмеялся на эту речь и ответил: "Чем бы дитя ни   тешилось, лишь бы оно не плакало". Тут он взял волынку и  медленно  направился на ратушную площадь, где бунтовщики, вооруженные пиками, копьями и горящими факелами, окружили особняк досточтимого городского головы.
   Мастер Виллибальд расположился у колонны и начал наигрывать "Дедушкину пляску". Едва послышались первые звуки любимого напева, как  искаженные гневом лица просветлели и  заулыбались,  люди  перестали  хмуриться, копья и факелы попадали из сжатых кулаков, и разъяренные  бунтари  стали притоптывать в такт музыке. Наконец все начали отплясывать,  а  площадь, еще недавно бывшая местом бунта и смуты, выглядела  как  полный   радости танцевальный зал. Волынщик со своей волшебной волынкой  шел  по  улицам, весь народ плясал позади, и каждый горожанин, пританцовывая, вернулся  к себе в дом, который незадолго до этого покинул с совсем другими чувствами.
   Бургомистр, спасенный от неизбежной опасности, не знал, как  выразить свою благодарность. Он обещал мастеру Виллибальду все, что тот пожелает, хоть полсостояния. Но волынщик, смеясь, отвечал, что его запросы не  так велики и что для себя он не хочет никаких мирских благ, но поскольку его светлость бургомистр дал слово подарить ему все, что он пожелает, он  со всем уважением просит отдать замуж за его Видо прекрасную Эмму.  Надменный бургомистр был крайне не доволен таким предложением.  Он  испробовал все возможные отговорки, но так как мастер Виллибальд постоянно   напоминал ему об обещании, он сделал то, что обычно делали деспоты тех мрачных времен и что все еще практикуют тираны наших просвещенных дней, - он заявил, что оскорблено его достоинство, назвал мастера Виллибальда нарушителем спокойствия, врагом  общественной  безопасности  и  бросил  его  в тюрьму, чтобы там волынщик забыл обещание своего господина  бургомистра. Не удовлетворившись этим, он обвинил его в колдовстве, в попытке  выдать его за того самого волынщика и крысолова из Гаммела, который   уже  в  то время обладал дурной славой в германских землях из-за  того,  что  своим дьявольским  искусством  вывел  всех  детей  из   злосчастного   города. "Единственная разница, - заявил мудрый бургомистр, - между  этими  двумя случаями состоит в том, что в Гаммеле он только детей заставлял  плясать под свою дудку. Но здесь, похоже, под колдовским  влиянием  находился   и стар, и млад". Таким искусным обманом бургомистр отвернул от узника   са- мые сострадательные сердца. Боязнь черной магии и пример детей из Гаммела сработали так здорово, что писцы строчили денно и нощно. Делопроизводитель уже вычислял стоимость погребального костра, пономарь просил  новой веревки для устройства похоронного звона по бедному грешнику,  плотники готовили помост для зрителей  будущей   казни,  а  судьи  разучивали главную сцену, которую они собирались разыграть при проклятии знаменитого волынщика и крысолова. Но хотя  правосудие  было  хитроумным,  мастер Виллибальд оказался еще хитрее: ибо, от души посмеявшись над торжественными приготовлениями своей казни, он лег на тюремный тюфяк и умер!
   Незадолго до смерти он послал за любимым Видо и обратился  к  нему  в последний раз: "Юноша, - сказал он, - ты видишь, что при  твоем  взгляде на мир и людей я не могу оказать тебе помощь. Я устал от ужимок, которые твоя глупость вынудила меня выделывать. Теперь ты на опыте узнал  достаточно для того, чтобы понять: нельзя строить или, по крайней мере, основывать свои замыслы на доброте человеческой природы, даже  если  сам  ты слишком добр, чтобы полностью разувериться в доброте других. Что до  меня, я не стал бы возлагать исполнение моей последней воли на тебя,  если бы в этом не заключалась твоя собственная корысть. Когда я умру,  внимательно проследи, чтобы мою старушку-волынку похоронили вместе  со  мной. Невыполнение этой просьбы не принесет тебе никакой выгоды,  но  то,  что она ляжет в землю вместе со мной, может стать причиной твоего  счастья". Видо обещал тщательно пронаблюдать за исполнением последней воли старого друга, который вскоре закрыл свои глаза. Хотя  о  скоропостижной  смерти мастера Виллибальда никого не оповещали, вскоре и стар, и млад узнали об этом. Бургомистр был больше других доволен таким оборотом дела, ибо безразличие, с которым узник воспринял новость об устройстве  погребального костра, заставило его светлость предположить, что  старого  волынщика   в один прекрасный день могут обнаружить в тюрьме  невидимым  или,  скорее, вообще его не найти. Или хитрый колдун при сожжении заживо может  заставить сгореть вместо себя пучок соломы, к вечному позору суда Нейесс. Посему он приказал похоронить труп как можно быстрее, поскольку  приговора о сожжении тела еще не вынесли. Могилу  бедного   Виллибальда  предписали вырыть в неосвященном углу церковного кладбища, у самой стены.  Тюремщик как законный наследник скончавшегося узника, проверяв его пожитки, спросил, что  сделать  с  волшебной  волынкой   как  с  вещественным  доказательством.
   Присутствовавший при сем Видо только собрался высказать свою просьбу, как полный рвения бургомистр произнес  приговор:   "Дабы  избежать  любой возможной беды, сей порочный и никчемный инструмент похоронить вместе  с его хозяином". И ее положили в гроб рядом с трупом, а рано утром волынку и волынщика вынесли и похоронили. Но на следующую ночь произошли  странные события. Ночные сторожа на башне, согласно обычаю того  века  бдящие за округой, чтобы ударить в набат в случае пожара, окало полуночи увидели при свете луны, как мастер Виллибальд встал из могилы у стены церковного кладбища. Под мышкой он держал волынку и, прислонившись к  высокому надгробию, на которое лила яркий свет луна, начал играть так же, как делал это, когда был жив.
   Пока изумленные сторожа переглядывались, открылось  множество   других могил. Их обитатели-скелеты высунули голые черепа, огляделись, кивая ими в такт, после чего целиком вылезли из гробов и начали с хрустом  двигать конечностями в быстром танце. Из окон церкви и дверей склепов на танцующих уставились еще и другие пустые глазницы. Костлявые руки  трясли  железные двери до тех пор, пока не соскочили замки  и  засовы,   и  скелеты вышли наружу, горя желанием включиться в пляску мертвецов. Теперь  невесомые танцоры разгуливали по холмикам да надгробиям и кружились в  веселом вальсе, так что саваны развевались на ветру вокруг  бесплотных  членов, до тех пор пока церковные часы не  пробили   двенадцать.  Тогда  все танцоры, большие и маленькие, вернулись в свои  узкие  могилы.   Музыкант взял волынку под мышку и таким же  образом   вернулся  в  свой  пустующий гроб. Задолго до рассвета сторожа разбудили бургомистра и с  трясущимися губами и дрожащими коленями доложили ему о страшной ночной сцене. Он велел им хранить тайну и пообещал провести следующую ночь вместе с ними на башне. Тем не менее новость скоро разлетелась по городу, и к вечеру  все окна и крыши в округе были усыпаны знатоками и  ценителями  древних   искусств, которые еще заранее вступили в обсуждение достоверности событий, свидетелями которых они собирались стать этой ночью.
   Волынщик не опоздал. При первом ударе колокола, отбивавшего  одиннадцать часов, он медленно встал, прислонился к надгробию и заиграл. Гости, казалось, только и ждали музыки, ибо при первых же ее звуках стали выбираться из могил и склепов, сквозь земляные холмики и тяжелые камни. Трупы и скелеты, в саванах и нагие, высокие и низкие, мужчины и женщины бегали туда-сюда; кружились и вертелись вокруг музыканта, быстрее или медленнее в зависимости от темпа до тех пор, пока часы не пробили  полночь. Тогда танцоры и волынщик вновь удалились на покой. Живые  же  зрители   у окон и на крышах теперь уже признали, что есть много на земле и  небесах такого, что философии "не снилось". Прежде чем  покинуть  башню,  бургомистр приказал в ту же самую ночь заточить в тюрьму  художника,  надеясь узнать из допроса или, возможно, подвергнув его пыткам,  как  избавиться от таинственной помехи в лице его отчима.
   Видо не преминул напомнить бургомистру о неблагодарности по отношению к мастеру Виллибальду и подтвердил, что почивший тревожит город,   лишает мертвых покоя, а живых - сна лишь потому, что получил  вместо  обещанной награды за освобождение бургомистра презрительный отказ и,  более  того, был несправедливо брошен в темницу и похоронен унизительнейшим  образом. Эта речь произвела на умы городских властей весьма глубокое впечатление. Они тут же приказали вынуть тело мастера Виллибальда из могилы и похоронить в более приличном месте. Пономарь, дабы показать понимание  случая, вынул волынку из гроба и повесил над своей кроватью. Размышлял  он  так: если чародей музыкант не может не следовать своему ремеслу даже в   могиле, он, на худой конец, будет не в силах играть для танцоров без инструмента. Но ночью, после того как часы пробили одиннадцать,  он  отчетливо услышал стук в дверь,   а  когда  отворил   се  в  предвкушении  выгодного дельца, то увидел похороненного мастера Виллибальда  собственной  персоной. "Моя волынка", - сказал тот весьма сдержанно и, пройдя мимо   трясущегося пономаря, снял ее со стены. Потом вернулся к  надгробию  и  начал играть. Гости, приглашенные напевом, пришли, как и в предыдущую ночь,   и были готовы к полночным танцам на церковном кладбище. Но на сей раз  музыкант сошел с места и проследовал с многочисленной, вызывающей отвращение свитой через ворота кладбища в город. Он провел  ночное  шествие   по всем улицам, а когда часы пробили двенадцать, все опять вернулись в свои темные обиталища.
   Жители Нейссе теперь начали бояться, не могут ли ужасные ночные  бродяги вскоре войти к ним в дома. Некоторые из городских заправил   умоляли бургомистра успокоить чары, сдержав данное волынщику обещание. Но бургомистр не послушался,   он  даже  сделал   вид,  что  и  Виде  причастен   к дьявольскому искусству старого крысолова, и добавил: "Живописец заслуживает скорее погребального костра, нежели брачного ложа". Но на следующую ночь призраки вновь вышли в город, и хотя музыки не было  слышно,  можно было легко увидеть, что танцоры исполняют коленца "Дедушкиной пляски". В эту ночь они вели себя еще хуже, чем прежде. Так они остановились у   дома, в коем жила помолвленная девица, и пустились в дикий пляс вокруг тени, которая в совершенстве напоминала  эту  незамужнюю  женщину,   в  чью честь они исполняли ночной свадебный танец. А днем весь город погрузился в скорбь, поскольку все девицы, чьи тени были видны танцующими с призраками, внезапно умерли. То же случилось вновь и на следующую ночь. Пляшущие скелеты вертелись перед домами, и везде, где они побывали, наутро   в гробу лежала мертвая невеста.
   Горожане решили больше не подвергать своих дочерей  и  суженых  такой неотвратимой опасности. Они пригрозили бургомистру, что уведут Эмму  силой и отдадут ее Видо, если он не разрешит, чтобы они сочетались   браком до наступления ночи. Выбор был труден, но так как бургомистр  был  не  в привычном для себя положении, когда можно выбирать с полной свободой, то он, как и пристало свободному человеку, свободно объявил  Эмму  невестой Видо.
   Задолго до часа призраков гости сели  за  свадебный   стол.  Прозвучал первый удар колокола, и тотчас же послышался любимый напев хорошо знакомого свадебного танца. Напуганные до смерти гости, боявшиеся,  что  чары еще могут действовать, поспешили к окнам и увидели волынщика,  за  которым, приближаясь к дому, следовала вереница фигур в  белых  саванах.   Он остановился у двери и заиграл, но череда призраков  медленно  продолжала двигаться и достигла даже праздничного зала. Тут необычные бледные гости протерли глаза и в изумлении огляделись, словно только что   проснувшиеся лунатики. Свадебные гости спрятались за столы и стулья, но  вскоре  щеки призраков начали румяниться, а белые губы стали расцветать, словно бутоны роз. Они с радостью и изумлением смотрели друг  на  друга,   а  хорошо знакомые голоса называли имена друзей. Вскоре  в  них  опознали  ожившие трупы, ныне цветущие во всем блеске молодости и здравия: это были невесты, внезапная смерть которых наполнила скорбью весь  город,  и  которые, теперь очнувшись после колдовского сна, были приведены волшебным инструментом мастера Виллибальда из могил на веселый свадебный пир. Старик-кудесник на прощанье исполнил последнюю радостную мелодию и исчез.  Больше его не видели.
   Видо придерживался того мнения, что волынщик был  не  кто  иной,  как знаменитый Дух Силезских гор. Молодой художник встретил его  однажды  во время прогулки по холмам и добился (никогда не узнав как) его расположения. Тот обещал юноше помочь в сватовстве и сдержал слово, хотя   и  несколько шутливым образом.
   Видо всю свою жизнь оставался любимцем Духа Гор. Он разбогател и стал известен. Его дражайшая Эмма приносила ему каждый год по милому ребенку, а покупать его картины приезжали даже из  Италии  и  Англии.  А  "Пляски мертвецов", которыми гордятся города Базель, Антверпен, Дрезден, Любек и множество других городов, суть только копии  или  подражания  подлинному произведению Видо, которое он создал в память о настоящей "Пляске   мертвецов в Нейссе" Но, увы, эта картина потеряна, и еще ни один  собиратель живописи не нашел се для удовольствия ценителей  и  пользы   истории  искусств.
Около 1810 года

0

2

Неизвестный автор. Предсказание астролога, или судьба маньяка

   Реджинальд, единственный наследник блестящей семьи Ди Венони, с  раннего детства отличался необузданным и порывистым нравом;  говорили,   что отец его умер от наследственного безумия, и друзья, замечая буйные и таинственные мысли, отражающиеся в глазах своего товарища, и  определенную силу его взгляда, утверждали, что ужасная болезнь течет и в жилах  молодого Реджинальда. Так ли это было или нет, но только несомненно, что его образ жизни не способствовал исчезновению симптомов сумасшествия. Оставленный в раннем возрасте на воспитание матери, которая после кончины мужа жила в строгом уединении, он мало видел такого, что могло бы  отвлечь или оживить его внимание. Мрачный замок, в котором он обитал, был расположен в Швабии на границе Черного  Леса.  Это  был  запущенный  особняк, построенный по моде тех дней в мрачном готическом стиле. Неподалеку возвышались развалины когда-то известного Рудштейнского замка, от  которого теперь осталась лишь разрушенная башня. А вдали пейзаж тонул в  загадочном мраке непроходимой чащи Черного Леса.
   Таким было месте, в котором проходила юность Реджинальда.  Разнообразие в его одиночество внесло прибытие неожиданного жителя. Некий старик, явно изможденный возрастом и дряхлостью, поселился в  разрушенной  Рудштейнской башне. Он редко появлялся днем, а из  того  необычного  обстоятельства, что у него в башне горела лампа, селяне  довольно  естественно заключили, что он посланник дьявола. Рассказ  об  этом  вскоре  приобрел большую известность и, достигнув наконец ушей Реджинальда через сплетника-садовника, пробудил его любопытство. Юноша решил представиться мудрецу и установить, чем вызвано его необычное уединение. Воодушевленный таким решением, он тут же покинул замок матери и направился к  разрушенной башне, находящейся неподалеку от его поместья. Была мрачная ночь, и  казалось, что на крыльях ветра летит дух бури. Когда часы сельской  церкви пробили двенадцать, он достиг развалин. Поднявшись по изношенной  временем лестнице, шатавшейся при каждом его шаге, он с трудом достиг  покоев философа. Дверь была распахнута, а у зарешеченного   окна  сидел  старик. Его внешний вид представлял  впечатляющее  зрелище.   На  грудь  ложилась длинная белая борода, а хрупкое тело с трудом удерживало астрономическую трубу, направленную в небеса. Книги, исписанные неведомыми кабалистическими символами, в беспорядке валялись на полу. На столе стояла  алебастровая ваза с выгравированными знаками Зодиака и кольцами из таинственных букв. На астрологе было одеяние из черного бархата, причудливо  расшитое золотом, подпоясанное серебряным ремнем. Редкие кудри   трепал  ветер,  а правая рука сжимала палочку из черного дерева. При появлении   незнакомца он встал и изучающе посмотрел на встревоженное лицо Реджинальда.
   - Дитя, родившееся под несчастной звездой! - воскликнул он глухим голосом. - Ты пришел, дабы проникнуть в тайны будущего? Сторонись меня ради своей же жизни или, что много дороже, своего вечного счастья!  Ибо  я скажу тебе, Реджинальд Ди Венони, что лучше было б, если б ты вообще  не рождался, чем узнать тебе о своем конце в том месте, что через годы станет свидетелем твоего падения.
   Зловещим было лицо астролога, когда он произносил эти  слова,  и  они прозвучали в ушах Реджинальда, словно похоронный звон.
   - Я невиновен, отец! - запинаясь, ответил он - Да и нрав не позволяет мне совершать грехи, о которых вы говорите.
   - Ха! - произнес пророк. - Человек в   действительности  невиновен  до самого мгновения его осуждения. Но звезда твоей судьбы  уже  меркнет  на небесах, и счастье горделивой семьи Венони должно вместе с ней сойти  на нет. Посмотри на запад! Вот планета, что сияет так ярко на ночном  небе. Это звезда, под которой ты родился. Когда в следующий раз ты увидишь ее, падающую вниз, как метеор, через все полушарие, вспомни о словах  пророка. Будет совершено кровавое деяние, и ты - тот, кто его содеет!
   В этот миг из-за темных облаков, медленно ползущих по тверди,  выглянула луна и пролила мягкий свет на  землю.  На  западе  была  видна  одна-единственная яркая заезда. Это была звезда, под которой родился  Реджинальд. Он неподвижно уставился на нее, затаив дыхание,  и  смотрел  до тех пор, пока плывущие облака не скрыли из вида ее свет. Меж тем  астролог вновь расположился у окна. Он направил свою трубу в небо.  Казалось, тело его сотрясают судороги. Пока он изучал небеса, он  дважды  проводил рукой по лбу и вздрагивал.
   - Лишь несколько дней, - сказал он, - осталось мне жить на  земле,  а затем мой дух познает вечный покой могилы. Звезда моего рождения  тускла и бледна. Она никогда вновь не будет яркой, и старик никогда   больше  не узнает утешения. Прочь! - продолжал он, взмахом руки гоня Реджинальда. - Не тревожь последних мгновений умирающего. Через три дня возвращайся и у основания этих развалин предай земле  труп,  который   найдешь  в  башне. Прочь!
   Объятый ужасом Реджинальд не смог промолвить в  ответ  ни  слова.  Он стоял, словно завороженный. А через несколько мгновений ринулся из башни и возвратился в весьма беспокойном состоянии в мрачный замок матери.
   Прошло три дня, и верный обещанию Реджинальд опять направился к  башне. Он достиг ее, когда опускалась ночь, и с трепетом вступил в  роковое помещение. Все внутри было безмолвно, лишь звук его шагов отзывался глухим эхом. Ветер вздыхал вокруг развалин, а ворон на зубцах стены уже запел свою песнь смерти. Реджинальд вошел. Астролог, как и прежде, сидел у окна, словно в глубокой рассеянности, а его труба  лежала  рядом.   Боясь потревожить его покой, Реджинальд осторожно подошел к   нему.  Старик  не пошевелился. Ободренный таким неожиданным спокойствием,   он  сделал  еще шаг и посмотрел астрологу в лицо. Его взгляд упал на труп - след от  Того, что раньше было жизнью. Охваченный страхом при виде старика, он  начисто забыл об обещании и стремглав выбежал из комнаты.
   В течение многих, дней душевная лихорадка не ослабевала. Он часто начинал бредить и в часы безумия говорил с духом  Зла,  посещавшим  его  в спальне. Мать была  потрясена   такими  очевидными  симптомами  душевного расстройства. Она помнила о судьбе мужа и умоляла Реджинальда,  если  он ценит ее чувства, укрепить свое здоровье путешествием. С большим  трудом его убедили покинуть дом своего детства. Увещевания графини наконец  возобладали, и он оставил замок Ди Венони ради солнечной страны Италии.
   Время бежало быстро. Постоянная смена   впечатлений  производила  настолько благотворное действие, что от когда-то угрюмого и порывистого характера Венони не осталось и следа. Изредка на душе у юноши было тревожно и мрачно, но разнообразные развлечения оказали влияние на   воспоминания о прошлом и сделали его настолько спокойным, насколько позволяла его природа. Он провел за границей уже не один год и все это время писал матери, по-прежнему живущей в замке Ди Венони, и наконец объявил  о  своем намерении обосноваться в Венеции. Он пробыл в городе лишь несколько  месяцев, когда в веселые дни  Карнавала   его,  как  иноземного  дворянина, представили прекрасной дочери одного дожа. Она была любезна, воспитана и
обеспечена всем необходимым для неизменного благополучия. Реджинальд был очарован ее красотой и ослеплен превосходными  качествами  ее  души.  Он признался в своей привязанности и был со смущением осведомлен,  что  это чувство взаимно. Поэтому не оставалось ничего иного, как   только  попросить ее руки у дожа, к которому тотчас же обратились и   умоляли  сделать благополучие молодой пары полным. Просьба была удовлетворена, и  счастье влюбленных стало совершенным.
   В день Бракосочетания Дворец дожей на площади Святого Марка заполнило блестящее общество. Вся Венеция толпой валила  на  праздник,   и  в  присутствии самых блистательных дворян Италии Реджинальд граф Ди Венони был удостоен руки Марцелии, дочери дожа. Вечером во Дворце был дан  бал.  Но молодая чета, желая быть наедине, бежала от веселья и поспешила на  гондоле к замку, уже приготовленному для их приема.
   Была прелестная лунная ночь. Мягкие лучи звезд искрились на  серебряной груди Адриатики, а легкие звуки музыки, еще более милые на   расстоянии, доносились западным ветром. Тысячи разноцветных фонариков на  освещенных площадях города отражались в волнах, а приятный напев гондольеров вторил тихому плеску весел. Сердца влюбленных были  полны  чувств,   колдовской дух этого часа вошел всей своей прелестью в  их  души.  Внезапно тяжелый стон вырвался из переполненного сердца Реджинальда. Он  взглянул на западное полушарие, и звезда, в этот миг ярко горевшая   над  горизонтом, напомнила ему ужасную сцену, свидетелем которой  он  стал  в  Рудштейнской башне. Глаза его заискрились безумным блеском, и если  б  поток слез не пришел ему на помощь, последствия могли  бы  быть  роковыми.  Но страстные ласки молодой невесты успокоили возбужденного юношу и  вернули его душу в прежнее спокойное состояние.
   Прошло несколько месяцев со дня их свадьбы, и сердце Реджинальда было счастливо. Он любил Марцелию, и был нежно любим. Поэтому ничего не  требовалось для полноты их благополучия, кроме присутствия его материграфини. Он написал письмо, умоляя ее приехать и жить у них в Венеции,  но  в ответ ему было сообщено се духовником, что она тяжело  больна  и  просит сына незамедлительно приехать. Получив это тревожное   сообщение,  они  с Марцелией поспешили в замок Ди Венони. Когда он вошел, графиня была  еще жива и встретила его страстным объятием. Но напряжение  от  неожиданного свидания с сыном было слишком велико для возбужденного  духа  матери,  и она отошла в тот миг, когда сжимала его в своих руках.
   С этого мгновения душа Реджинальда пришла в состояние самого  тяжкого уныния. Он проводил мать до могилы, а когда вернулся после   похорон  домой, у него на лице заметили жуткую улыбку.  Замок  Ди  Венони  пробудил врожденную подавленность его духа, а вид разрушенной башни словно накладывал угрюмую печать на его чело. Он целыми днями  бродил  вне  дома,  а когда возвращался, его печальный вид тревожил жену. Она делала все,  что было в ее силах, чтобы смягчить его тоску, но меланхолия не  ослабевала. Порой, когда у него начинался припадок, он в гневе отталкивал ее,  но  в мгновения нежности смотрел на нее как на прелестное видение исчезнувшего счастья.
   Однажды вечером он прогуливался с ней по селу, его речь стала еще более унылой, чем обычно. Солнце медленно клонилось к закату, их путь  обратно в замок лежал через кладбище, где покоился  прах  графини.   Реджинальд сел вместе с Марцелией у могилы и, сорвав несколько цветов,  воскликнул:
   - Разве ты не желаешь присоединиться к моей  матери,   милая  девочка? Она: ушла в страну благости... в страну любви и солнца! Если мы счастливы в этом мире, каково же будет наше счастье в ином? Давай полетим, чтобы соединить наше блаженство с ее блаженством, и мера нашей радости  будет полна.
   Когда он произносил эти слова, его глаза пылали безумием, а рука, казалось, искала оружие. Встревоженная его видом Марцелия поспешила,  взяв его за руку, увести с этого места.
   Солнце меж тем садилось, и вечерние звезды появились  во  всем  своем великолепии. Ярче других светила роковая западная планета,  под  которой родился Реджинальд. Он с ужасом наблюдал за ней и показал ее Марцелии:
   - В ней длань небес! - возбужденно воскликнул он. - И счастье  Венони спешит к закату.
   В этот миг стала видна разрушенная Рудштейнская  башня,  над  которой сияла полная луна.
   - Вот место, - продолжил маньяк, - где должно быть совершено кровавое деяние, и я - тот, кто его содеет! Ноне бойся, бедная девочка, - добавил он более мягким голосом, когда у нее из глаз брызнули слезы, - твой Ред
жинальд не может причинить тебе вреда. Он может быть несчастен,  но  никогда не будет виновен!
   С этими словами он вошел в замок и бросился на диван в  неуемной  душевной тоске.
   Ночь подходила к концу, утро освещало холмы, но оно  принесло   Реджинальду душевное расстройство. День был неспокойный, в  унисон   растревоженным чувствам его духа. Он оставил Марцелию на рассвете и   не  сказал, когда вернется. Но в сумерках, когда она сидела у окна со свинцовым  переплетом, играя на арфе любимую венецианскую коанционетту, двери распахнулись, и появился Реджинальд. Его глаза покраснели и были полны  глубочайшего... смертельного безумия, а все тело как-то  непривычно  содрогалось.
   - То не было сном, - воскликнул он, - я видел ее, и она  манила   меня за собой.
   - Видел кого? - спросила Марцелия, встревоженная его неистовством.
   - Мою мать, - ответил маньяк. - Послушай, я расскажу  тебе.  Когда  я бродил по лесу, мне показалось, что ко мне приблизилась небесная сильфида, явившаяся в образе моей матери. Я бросился к ней,  но  был  задержан
мудрецом, указывавшим на западную звезду. Внезапно  послышались  громкие крики, и сильфида приняла облик демона. Ее фигура вздымалась до страшной высоты, и она с презрением указывала на тебя, да, на тебя, моя Марцелия. В ярости она притащила тебя ко мне. Я схватил тебя...  я  тебя  убил!  А глухие стоны разносились полуночным ветром. Был слышен голос злодея Астролога, орущего, словно из склепа: "Судьба свершилась,   и  жертва  может удалиться с честью". Потом мне показалось, что небеса омрачились, и густые капли липкой, сворачивавшейся крови потоками полились  из  чернеющих на западе туч. В воздухе пролетела  звезда,  и...  призрак  моей  матери вновь поманил меня.
   Маньяк замолк и стремглав бросился из комнаты.  Марцелия   последовала за ним и обнаружила его прислонившегося в забытьи к  деревянным  панелям библиотеки. Нежным движением она взяла его за руку и  вывела  на  свежий воздух. Они гуляли, но обращая внимания на собирающуюся грозу,  пока  не обнаружили, что  находятся   у  основания  Рудштейнской  башни.  Внезапно маньяк остановился. Видимо, у него в мозгу пронеслась  какая-то  ужасная мысль. Он схватил Марцелию и на руках понес в  роковую  комнату.   Тщетно она звала на помощь и молила о пощаде.
   - Дорогой Реджинальд, это я, Марцелия, ты, конечно же, не можешь причинить мне вреда.
   Он слышал... но не обращал внимания и ни разу не приостановился, пока не достиг покос смерти. Внезапно исступление сошло с его лица, и появился куда более страшный, но более сдержанный взгляд  несомненного  сумасшедшeго. Он подошел к окну и посмотрел на грозовой лик. Темные тучи плыли над горизонтом, а вдали раздавался глухой гром. На западе все еще была видна роковая звезда, ныне сияющая  каким-то  болезненным  светом.   В этот миг блеск молнии озарил всю комнату и отбросил краевое мерцание  на скелет, лежащий на полу. Реджипальд испуганно взглянул на него и  вспомнил о непохороненном Астрологе. Он подошел к  Марцелии  и,  указывая  на восходящую луну, с дрожью в голосе воскликнул:
   - Надвигается темная туча, и, прежде чем  вновь  засияет  это  полное светило, ты умрешь. Я буду сопровождать тебя в смерти, и рука об руку мы войдем к нашей матери.
   Бедная девушка просила пощадить ее, но голос  ее  терялся  в  гневных раскатах грома. Туча между тем продолжала плыть... она достигла луны, та потускнела, потемнела и в конце концов скрылась во мраке. Маньяк посмотрел на часы и со страшным воплем ринулся к жертве. С убийственной  решимостью он схватил ее за горло, в то время как беспомощные руки и полузадушенный голос молили о сострадании. После короткой борьбы глухой  хруст возвестил, что жизнь угасла и что убийца держит в своих  объятиях  труп. Тут рассудок у него прояснился, и по возвращении здравого ума Реджинальд обнаружил, что он в беспамятстве убил Марцелию.  Безумие...  глубочайшее безумие вновь овладело им. Он засмеялся и, издавая неземные демонические вопли, в яростном порыве бросился вниз головой с вершины башни. Наутро тела молодой четы были обнаружены и похоронены в одной могиле. Роковые развалины Рудштейнского замка существуют и поныне. Но теперь  их обычно избегают, считая, что они - обиталище духов умерших. День за днем эти развалины медленно осыпаются и служат убежищем лишь  ночному   ворону да диким зверям. Над ними витают суеверия, а предания населили их  всеми ужасами. Странник, проходящий мимо них,  вздрагивает, когда видит эту заброшенность, и восклицает, шагая дальше: "Наверняка это место, где может безопасно процветать лишь порок или изуверство, завлекающее  заблудшие души".

0

3

Неизвестный автор. Монах в ужасе, или конклав мертвецов

    Триста с лишним лет назад, когда Крейцбергская обитель была  в   самом расцвете, один из живших в ней монахов, желая выяснить  все  о  грядущей жизни у тех, чьи нетленные тела лежали на кладбище, посетил его глубокой ночью с целью провести исследование на сей страшный   предмет.  Когда  он открыл дверь склепа, снизу ударил луч света. Полагая, что это всего лишь лампа ризничего, монах отошел за высокий алтарь и стал ждать, когда  тот уйдет. Однако ризничий не появлялся; монах, устав от ожидания,  в  конце концов спустился во неровным ступеням, ведущим в  мрачные  глубины.   Как только он достиг самой нижней ступени, то сразу понял, что хорошо знакомая обстановка претерпела полное превращение. Он давно привык к  посещениям склепа. Посему он знал убранство сей обители мертвых так же хорошо, как свою убогую келью и все здесь было знакомо его взору. Какой же  ужас охватил его, когда он понял, что обстановка, которая всего лишь этим утром была совершенно привычной, изменилась, и вместо нее явилась какая-то новая и чудная!
   Тусклый мертвенно-бледный свет наполнял вместилище  тьмы  и  лишь  он позволял монаху видеть.
   По обе стороны  от  него  нетленные  тела  давным-давно  похороненных братьев сидели в гробах без крышек, а их холодные лучистые глаза смотрели на него с безжизненной твердостью. Их высохшие пальцы   были  сцеплены на груди, а члены неподвижны. Это зрелище поразило бы  самого  отважного человека. Сердце монаха дрогнуло, хотя он был философом, да еще  к  тому же и скептиком.
   В дальнем конце склепа за ветхим древним гробом,  словно   за  столом, сидели три монаха. Это были самые старые покойники в усыпальнице, любознательный брат хорошо знал их лица. Землистый оттенок  щек казался еще более резким при тусклом свете, а пустые, глаза испускали, как ему казалось, вспышки огня. Перед одним из них лежала большая раскрытая книга, а другие склонились над прогнившим столом, словно испытывая  сильную   боль или сосредоточенно чему-то внимая. Не было слышно ни  звука,  склеп  был погружен в безмолвие, его жуткие обитатели неподвижны, как изваяния.
   Любопытный монах охотно покинул бы ужасное   появление  и  вернулся   в свою келью, или хотя бы закрыл глаза при виде страшного явления.  Но  он не мог сдвинуться с места, чувствуя, будто бы врос в  пол.  И  хотя  ему удалось обернуться, вход в склеп, к своему безграничному удивлению и испугу, он не смог найти и был не в силах понять, как отсюда выбраться. Он замер без движения. Наконец старший из сидевших за столом монахов сделал ему знак приблизиться. Неверными шагами он преодолел путь до стола и наконец предстал перед старшим, и тут же другие  монахи  подняли   на  него недвижные взгляды, от которых стыла кровь. Он не знал, что делать, и едва не лишился чувств. Казалось, Небеса покинули его за неверие.  В  этот миг сомнения и страха монах вспомнил о молитве и,  как  только   сотворил ее, ощутил в себе неведомую доселе уверенность. Он взглянул на книгу перед мертвецом. Это был большой том в черном переплете с золотыми застежками. Ее название  было  написано  сверху   на  каждой  странице:   "Liber Obidientiae".
   Больше ему ничего прочитать не удалось. Тогда он посмотрел сначала  в глаза того, перед кем лежала книга, а потом в глаза его собратьев. Затем он окинул взглядом остальных покойников во всех видимых сквозь мрак гробах. К нему вернулись дар речи и решимость. Он обратился к жутким созданиям, перед которыми стоял, на языке духовных пастырей.
   - Pax vobis, - так он сказал. - Мир вам.
   - Hie nulla pax, - вздохнув, ответствовал самый древний глухим дрожащим голосом. - Здесь нет мира.
   Говоря это, он указал себе на грудь, и монах, бросив туда взгляд, узрел его сердце, объятое огнем, который, казалось, питается им, но его не сжигает. В испуге он отвернулся, но не прекратил своих речей.
   - Pax vobis, in homine Domini, - сказал он вновь. - Мир вам,  во  имя Господне.
   - Hic nоn pax, - послышался в  ответ  глухой,   душераздирающий  голос древнего монаха, сидевшего за столом справа. - Нет здесь мира.
   Взглянув на обнаженную грудь несчастного создания, он узрел то же живое сердце, объятое пожирающим пламенем. Монах отвел взгляд и  обратился к сидящему посредине.
   - Pax vobis, in homine Domini, - продолжил он.
   При этих словах тот, к которому они   были  обращены,  поднял   голову, простер руку и, захлопнув книгу, изрек:
   - Говори. Твое дело спрашивать, а мое - отвечать.
   Монах почувствовал уверенность и прилив смелости.
   - Кто вы? - спросил он. - Кто вы такие?
   - Нам не ведомо! - был ответ. - Увы! Нам не ведомо!
   - Нам не ведомо, нам не ведомо! - эхом отозвались унылые голоса  обитателей склепа.
   - Что вы здесь делаете? - продолжил вопрошающий.
   - Мы ждем последнего дня. Страшного суда! Горе нам! Горе!
   - Горе! Горе! - прозвучало со всех сторон.
   Монах был в ужасе, но все же продолжил:
   - Что вы содеяли, если заслужили такую судьбу? Каково ваше преступление, заслуживающее такой кары?
   Как только он задал этот вопрос, земля под ним затряслась, и из  ряда могил, разверзшихся внезапно у его ног, восстало множество скелетов.
   - Они - наши жертвы, - ответствовал старший монах, -  они  пострадали от рук наших. Мы страдаем теперь, пока они  покоятся  в  мире.  И  будем страдать.
   - Как долго? - спросил монах.
   - Веки вечные! - был ответ.
   - Веки вечные, веки вечные! - замерло в склепе.
   - Помилуй нас, Бог! - вот все, что смог воскликнуть монах.
   Скелеты исчезли, могилы над ними сомкнулись. Старики исчезли из вида, тела упали в гробы, свет померк, и обитель смерти  опять  погрузилась  в свою обычную тьму.
   Придя в чувство, монах обнаружил, что лежит у алтаря. Брезжил  весенний рассвет, и ему захотелось как можно быстрее, тайком удалиться к себе в келью из боязни, что его застанут здесь.
   Впредь он избегал тщеты философии, гласит легенда, и,  посвящая   свое время поискам истинного знания и расширению мощи, величия и славы  церкви, умер в благоухании святости и был похоронен в том самом склепе,  где его тело все еще можно увидеть.
1798

0


Вы здесь » Symphony of Decadence ~RIP~ » Творчество » Английские ужасы неизвестного автора.